Елена Днестровская
ЯРКИЕ КРАСКИ ГОРЯЧЕГО НЕБА
БИРМА – СТРАНА ЗОЛОТЫХ ПАГОД
Горе! Умерли русалки,
Удалились короли,
Я, беспомощный и жалкий,
Стал властителем земли.
Н. Гумилев
Бирма съежилась между Индией, Китаем и Таиландом. Но маленькая она только на карте. Чудеса ее географии - это пустынные белые пляжи в Бенгальском заливе, Гималаи высотой почти шесть километров на севере, холмы Шанского нагорья, покрытые тропическими лесами, коричневые воды неспешной реки Иравади и синее небо без дна.
Бирма понемногу напоминает все соседние страны - в воздухе чувствуется Непал, нотки Индокитая, но сильнее всего слышны индийские запахи и звуки. Вместе с этим Бирма самобытна. Меня она с порога удивила тем, что мужчины носят юбки. Собственно, это не юбки, а парео, которые они завязывают узлом на бедрах. На бирманском мужчине частенько одета соломенная шляпа вроде сомбреро. Иногда рядом с ним идет девушка - тоже в парео и сомбреро, а лица у них какой-то глиной разрисованы. Совсем они дикие...
Бирма - страна торжества военного интеллекта. Генералы постоянно придумывают препятствия для мирных людей. Они переименовывают географические названия: в 1988 году Бирме вернули древнее имя - Мьянма. Рангун стал Янгуном, Иравади теперь– Айярвади, и так до бесконечности. Генералы меняют правила въезда, выезда, пребывания и передвижения, обмена валют, получения денег в банках..
Некоторые районы совершенно закрыты для посещения иностранцами, причем их закрытие может произойти внезапно, когда вы уже там оказались. Американские дорожные чеки не принимаются, а европейские почему-то принимаются. Слава Богу, у них принято нарушать правила. Специально обученная публика в парео, сомбреро и с глиной на носу приобретет у вас американские чеки за треть цены, перевезет их в Тайланд, а там можно все.
Перечисленные особенности утомляют путешественника, зато через этот фильтр в Бирму пробираются только те немногие белые люди, которые ведают, что творят.
СТОЛИЦА БИРМЫ ЯНГУН
Видел я удивительный сон,
Ах, мне снилась равнина без края
И совсем золотой небосклон.
Н. Гумилев
Прилетаю в Янгун в 9 вечера. Время отстает от Бангкокского на полчаса – почему-то. Загадки, загадки… Несмотря на поздний час, Янгун встречает меня жаркими, даже душными объятиями. Приятно отогреться в декабре. Захожу в огромное полутемное здание аэропорта, чувствуя себя туристом из цивилизованного мира, который приехал в СССР. Для начала меня просвечивают инфракрасными лучами, и я цепенею, впервые в жизни увидев свое черно-синее переливающееся изображение на дисплее. Паспорт, таможенную декларацию и бумажку, в которой я клянусь не бояться атипичной пневмонии, отдаю девушкам в погонах за стойкой. Их шестеро, они быстро передают друг другу мои документы, каждая делает пометки и ставит штампики. Следующий!
Продираюсь к такси сквозь толпу предлагающих трансфер совершенно черных в полутьме мужчин. Вру, что мои друзья прилетели вчера, чтобы было не так страшно. Я полностью во власти этого дядьки – и багаж, и документы, и деньги, и я сама – все в его автомобиле. Едем и болтаем дружелюбно. Две гостиницы из путеводителя оказались переполненными, и таксист молча везет меня в третью. Я так устала, что мне уже все равно. Приехали к высокой золотой пагоде. В ночлежке через дорогу для меня нашелся одноместный номер, ура. Выходя из машины видела мышь и огромного таракана – ведь я почти в Индии. Испугалась не на шутку. Ночная жизнь местных жителей клубится на корточках. Бары и рестораны – все на обочине дороги.
Напротив моего номера надпись на стене - "чем больше ты путешествуешь, тем глубже проникаешь". Несмотря на пятый этаж и две бессонные ночи, это заявление меня подбодрило. Наверно, много я путешествую - вот куда проникла! Занесло…
Золотая пагода видна из всех окон. Зовут красавицу Сула, ей больше двух тысяч лет, высота ее 46 метров. Благодаря автономной неоновой подсветке она продолжает невозмутимо и торжественно сиять, даже когда остальной город погружается во тьму в связи с традиционными перебоями электричества. Сула - место встреч янгунцев, как фонтан Сан-Мишель в Париже.
Эти сутки показались мне бесконечными: два перелета общей продолжительностью 13 часов и ни минуты покоя. Проснулась среди ночи из-за разницы во времени, зажгла свет, а на стене - большая красивая ящерица. Зеленая... Что я сделала? Ну вначале задохнулась немножко от страха, а потом сказала себе чужим громким голосом, что она добрая, выключила свет и заснула. Снились мне одиночные камеры с салатовыми пауками.
УТРО НОВОЙ ЖИЗНИ
Ты помнишь дворец великанов,
В бассейне серебряных рыб,
Аллеи высоких платанов
И башни из каменных глыб?
Н. Гумилев
Утром отправилась изучать янгунскую жизнь. Зашла в Сулу, которая вчерашней ночью светилась, как путеводная звезда. Сейчас вокруг нее в безумной пляске кружится дикий азиатский городской транспорт, в котором наряду с колесными приспособлениями участвуют лошади и слоны.
Внутри пагоды мир и покой. Две тысячи лет все-таки. Посмотрела на святыни и набожных людей и отправилась в суету сует. Городу всего-то сотня лет. Просторные широкие улицы, пальмы, велосипеды, нисаны, слоны. Яркое солнце тропической зимы, пиршество экзотических красок и звуков. Высокие современные дома оттеняют печальные, живописно разрушенные памятники колониальной архитектуры. Торговцы с тропическими фруктами на плоских металлических тарелках, продавцы веников, которых почти не видно за товаром – гуляют по городу двухметровые метелки. Стильный длинноволосый студент с сумкой через плечо - юбки делает его еще более мужественным, скромные девушки, которых как бы нет. С пикапа гроздьями свисают парнишки в парео, улыбаются и машут мне ладошками, кричат: «минглава» - значит, здравствуй. В желтом такси - пять крупных, отборных оранжевых монахов, они едут к Шведагон пагоде.
А пагода возвышается на холме среди высоких деревьев с прохладной листвой. Она самая священная в Бирме и самая высокая в мире. Вчера на закате я видела ее из иллюминатора заходящего на посадку самолета. Ее высота 100 метров, и очевидное превосходство над суетой делает ее символом страны и одним из чудес Юго-Восточной Азии. Вечерами ее золотое сияние отражается в озере Кандаги. Сейчас, в прозрачном свете тропического утра она не вызывает священного трепета, как вчера, но неудержимо влечет к себе. На холме среди деревьев стайками шныряют юные бритоголовые монашки в розовых саронгах с коричневыми зонтами от солнца.
Внутри Шведагонской пагоды великое множество пагодок, храмов и храмчиков. Все они буквально сочатся золотом и переливаются мозаикой из крошечных зеркал. В Куско, Перу, миссионеры когда-то украсили такой же зеркальной крошкой огромный испанский собор изнутри, и все индейское население мгновенно осознало преимущества христианской религии. Я была в той церкви на рассвете, и розовые лучи восходящего солнца как раз коснулись тысяч маленьких зеркал на колоннах, раздробились и засверкали под органный гимн Богу и жизни на земле, и тысячи солнечных зайчишек заполнили священное пространство собора. Даже не знаю, кто из нас – туземцы или я – были в большем восхищении…
Выхожу из пагоды по крытому коридору, который нескончаемой анфиладой спускается с холма. Тонкая мусульманская резьба по дереву превращает потолок над сувенирными лавками в бессмертное произведение искусства. Высокие деревья окружают традиционный храмовый водоем, в котором греются на солнце большие черепахи. Панцири у них размером с мой журнальный столик. Накалившись до нужного градуса, они лениво отправляются купаться, и их панцири бронзово поблескивают в непрозрачной зеленой воде. Когда видишь только голову, можно испугаться, что это змея. Потом черепахи вылезают на плавучие островки с маленькими беседками - позагорать. Как лебеди в московских парках.
Девочки пяти-шести лет с накрашенными губами и глазами смотрят взросло. Обветшалый дедок с выражением вечности на лице продает птиц в плетеных клетках. Ты платишь за ее свободу, а она через минуту возвращается к своему птицелову. Что-то это мне напоминает…
Щедрая смесь культур и народов: на улицах лица всех рас. Китайцы, индийцы, тибетцы, потомки кхмеров, немножко негров. Белых только не видно.
Местные жители дружелюбны. Правда, буддийские монахи заманили одного доверчивого белого человека к себе в покои и вытащили деньги из бумажника, ловко отвлекая его внимание беседами о возвышенном. Я с ним лично знакома, о нем чуть позже.
Фотографы, которые щелкают туристов на фоне Шведагонской пагоды, угостили меня крепким бирманским табаком. Сигары конической формы обернуты ароматными зелеными листьями, курить ее нужно с более широкой стороны. Несмотря на языковой барьер, удалось выяснить, что на лицах у них не глина, а размоченная мука из коры дерева танака. От нее щеки становятся глинисто-бежевыми и прохладными - для красоты и против солнца. Иногда на носу тоже проведена бежевая черта. Мужчины и дети тоже так себя украшают. А обручальных колец они не носят, потому что кольца дороги. В разгар беседы о семейной жизни к нам подошел полицейский и грозно указал перстом на мою сигару. Курить в Бирме полагается только мужчинам? Милые азиатские девушки с мамой просят разрешения сфотографироваться со мной. Я как Пушкин, на фоне которого снимается семейство. Говорят, что сейчас туристов очень много – где же они?
ЕДЕМ В БАГАН
Для мечтателя все движется слишком медленно.
Генри Миллер, Время убийц
Для знакомства с Янгуном шести часов оказалось вполне достаточно: я раскусила, как здесь устроена жизнь, куда делось все золото из Камбоджи, Лаоса и Тайланда и теперь рвусь увидеть настоящую, древнюю столицу Бирмы, которую наряду с храмами Ангкора в Камбодже и Боробудура на Яве почитают третьим чудом Азии. Это Баган.
Стиляга в сомбреро и парео дает веселую и гордую отмашку, и наш огромный кондиционированный автобус класса люкс выдвигается в дальнюю двенадцатичасовую дорогу. В окнах мелькают толстые черные свиньи вперемежку с детьми, поросята размером с кошку, буйволы с двухколесными тележками. Рога у них, конечно... Домики-бунгало среди банановых пальм, африканские горбатые животные, напоминающие белых коров, - примерно так выглядят бирманские деревни.
В автобусе был еще один белый человек - вернее рыжий, тот самый Джинжи, которого обокрали монахи, лонг-таймер из Тель-Авива. Лонг-таймер - это такой спокойный человек, который уезжает путешествовать не торопясь, годика на полтора, причем из них год и четыре месяца он сидит в Бангкоке на улице Као-Сан и «дает» «им» свою культуру. На Као Сан ему дешевле и радостней бездельничать, чем жить на родине. Скучные, многим из них нужен внешний толчок, чтобы выехать из столицы или с островов, на которых они точно так же зависают. У них вчера была вечеринка, сегодня вечеринка, и завтра тоже будет вечеринка. От них много шума... Такие бездельники со всего света, они тусуют до пяти утра, спят до пяти вечера. Еще один взгляд на путешествие... Обычно у них такие большие попы. А я за 38 лет даже попу не сумела завести. Ни машины, ни попы, ни семьи.
С ним и позавтракали. Гостиница у нас теперь японская, рафинированная. Столики на полянке внутреннего дворика среди банановых пальм. Кофе, папайа, ананасы, сигареты. Какое прозрачное светлое утро! Два бирманца наперегонки наливают нам кофе, приносят еду и кланяются с огромным уважением. Мы сахибы, я это чувствую кожей. "Тисету маэйя!" - спасибо, значит. Здравствуйте - "Минглава". "Мьюнг ачете" - я люблю тебя. "Кондо ньява" - спокойной ночи. Красиво, правда? А бирманские буквы похожи на фигуры из пособия по геометрии – строгие кружочки и овалы с черточками. Москва далеко... "в декабре в той стране снег до дьявола чист".
После завтрака взяли велосипеды напрокат и поехали в старый город. Велосипеды в Азии удивительные. Они напоминают мне мое советское детство и шестнадцатикилограммовую конструкцию под названием «Минск». Шаткие и дребезжащие, они дополнительно снабжены звоночком – чтобы как следует поучаствовать в дорожном шуме. Я не доверяю своему вертлявому двухколесному транспортному средству и шарахаюсь на обочину от гудящих грузовиков и пикапов. Джинджи никак не нарадуется на меня. Под ним велик почему-то не вихляется. Обидно. Наконец дорожный гвалт и суета остаются позади. Дорогу не спеша переходят женщины с корзинами на головах, а мы въезжаем в ворота крепостной стены. Теперь нам с моим велосипедом ничто не угрожает, кроме разукрашенных в традиционном стиле лошадей с повозками. У лошадей на глазах нашлепки, чтобы они не шарахались от нас. Все, теперь никто никого не боится, и можно спокойно пообщаться с прекрасным. Сейчас покормим только Джинджи. Ему положено кушать раз в два часа, как новорожденному. Какой же он трогательный. Мы нежно заботимся друг о друге. В этой стране у нас никого нет, кроме друг друга.
АЗИАТСКОЕ ЧУДО НОМЕР ТРИ
По стенам опустевшего дома
Пробегают холодные тени,
И рыдают бессильные гномы
В тишине своих новых владений.
Н. Гумилев
Местами стена старого города совершенно развалилась и заросла высокой травой. Говорят, в ней водятся змеи. Почему бы нет, если в гостиницах по стенкам разгуливают зеленые геккончики.
Храмы в беспорядке понатыканы в лесу, а некоторые высыпались драгоценными камнями на поляну перед речкой, как из волшебного сундука колдуна. Вдали во влажной дымке виден полупрозрачный горный хребет. Сижу в пагоде наверху и размышляю, уж не снится ли мне этот призрачный город у сонной реки. Только что из московского декабря все-таки. Сказка обрывается внезапно: у велосипедной стоянки меня атакуют торговцы сувенирами.
А на закате над храмами, лесами и горами летал воздушный шар, неправдоподобный в красном свете уходящего дня. Мы кричали ему ура и махали ладошками.
Двух одинаковых дворцов в Багане не найти, но большинство сооружений построены в индийской традиции. Среди тысячи храмов один особенно запомнился мне. Он посвящен двоюродному брату Сиддтхартхи Гаутамы, Ананде. Ананда был хороший человек, он защищал права девушек и разрешил дамское монашество. Храм Ананды разительно отличается от остальных сооружений, он построен в монском стиле. От него веет древним величием Ангкора.
Оказывается, кхмеры и бирманцы поглотили одну и ту же культуру, которая смогла выразить себя в их лучших шедеврах. Раньше на этом берегу Иравади жили моны. Дикие и необученные тибето-бирманцы пришли попозже из Южного Китая и научились у монов поливать поля, молится Будде и писать буквы. После долгого периода дружбы, во время которого бирманцы даже защищали монов от кхмеров, король Анората в XI веке не удержался и все-таки покорил монские государства Нижней Бирмы. Тем самым он объединил страну и основал столицу в Багане. Анората не ограничился сбором дани с завоеванного королевства. Он решил присвоить их культуру, для чего перевез в Баган тысячи семей монской высшей знати во главе с монархом. Моны далеко превосходили бирманцев в культурном отношении. Они занимали высшие государственные посты, их язык использовался наряду с бирманским. Религией Паганского царства стал художественный коктейль из верований покоренных народов и самих победителей, а именно - буддизма, индуизма, магии, культа духов и предков. И никаких противоречий между составными элементами! Ведь их сферы влияния не пересекаются: буддизм – для будущих жизней, а духи решают повседневные проблемы. Так было в XII веке, и сейчас точно также. Если вы совершили хороший поступок, дух Тагьямин запишет ваше имя в книгу с золотыми листьями, а если плохой - в книгу из собачей кожи.
Другую часть монского государства завоевали кхмеры Камбуджадеши, и также попали под влияние их культуры. Поэтому храм Ананды вызывает те же чувства что и Ангкорские дворцы. Только сначала надо ехать в Бирму, а потом в Ангкор…
Первым европейцем, увидевшим Баган, был Марко Поло. Дело было в конце XIII века. Сидя в тюрьме в Генуе в 1298 году, 700 лет назад (с хвостиком), он продиктовал следующее: "А на пятнадцатый день пути от места, где кончаются все дороги, увидишь город Мьен - огромного размера и невиданного великолепия. Жители его - бирманцы - поклоняются идолам и говорят на своем особом неизвестном языке." (Марко Поло, "Книга о разнообразии мира").
В следующий раз европейцы посетили Баган в процессе английских войн, когда там уже накопилось более четырех тысяч храмов. А все потому, что король Анаврата завел традицию: хочешь войти в царство Божие – строй храм. В 1852 году один бенгальский инженер увидел этот город в дымке муссонного леса, сел на прибрежный валун и сказал "a sense of indescribable loneliness overcomes one here" - "и тебя охватывает чувство невыразимого одиночества..." Меня вот тоже охватило.
ГОРА ПОПА И ТАНЕЦ ДУХОВ
Был вечер тих. Земля молчала,
Едва вздыхали цветники,
Да от зеленого канала,
Взлетая, реяли жуки.
Н. Гумилев
Утром тащу своего несчастного лонг-таймера смотреть типичный английский вид, обещанный путеводителем с горки под поэтическим названием Попа. На самом деле это священная гора, в ее пещерах живут феи цветов, а название означает не что-нибудь, а «цветущая». Едем туда по-взрослому - местным транспортом, с тремя пересадками, с настоящими аборигенами. Я слишком доверчиво читала путеводитель и тем самым загнала себя в жесткие рамки экономической блокады: банки перестали обслуживать кредитные карты как раз в день моего въезда в эту непредсказуемую страну. На последней перестежке ловим попутчиков, которые везут нас за дружбу. Теплый воздух ерошит мне волосы. "Тата" на бирманском значит "пока".
На горе есть наивный храм со смешными статуями то ли богов, то ли вождей. Посетители щедро одарили своих кумиров гроздьями зеленых бананов и кучками денежных купюр. Художественной ценности никакой, зато местный колорит в полном объеме. С вершины горы видны бирманские дали, зеленые и холмистые. Может быть, это и правда типичный английский пейзаж, но мне Англия запомнилась совсем не такой.
Вполне на равных с людьми здесь обитают обезьяны - кто-то молится, кто-то чешется. Я с ними после Камбоджи не разговариваю. А неопытного некусаного Джинджи они окружили и отобрали пакетик с едой. Как цыгане – обязательно обманут и отнимут что-нибудь.
Нам нужно успеть в театр марионеток. Я включила его в нашу сегодняшнюю программу еще утром, пока Джинджи в страшных мучениях пробуждался часиков в одиннадцать. Если бы не эта попутка, о, мы бы застряли в том медвежьем углу на всю ночь. Но теперь мы успеваем к моим марионеткам. Мчимся на тук-туке по совершенно пустынной дороге. Через час будем в родной японской гостинице - без пауков и ящериц. За решеточкой длинных пальм с воротничками пламенеет закат, и вдали видны горы.
Такое чувство, что здесь кроме нас только бирманцы - туристов нигде нет. В нашей гостинице - только мы, вечером сидим в ресторане, опять же вдвоем. Над нами звезды, рядом шуршит камнями река, неразличимая в темноте. Занавес на расстоянии вытянутой руки, зрителей только двое, и - о чудо! – это мы. Марионетки на маленькой сцене живут подлинной жизнью – любят, страдают и высоко подпрыгивают. Над декорациями - вдохновенное лицо кукловода. Вслед за марионетками на большой сцене появляются танцоры. Первый из них танцует любовь: к его плечу прикреплена женская головка - ведь у влюбленных на двоих одно тело и одна душа. Идолы, маги и духи поселились в Бирме задолго до Будды и живут там до довольстве сих пор. В соответствии с древними тибето-бирманскими представлениями, в актера вселяется дух-хранитель, и на самом деле на этой сцене танцует дух, лишь воплощенный в человека. Танец духа состоит из плавных и изменчивых, текучих движений. Второй танцор – телесная оболочка доброго духа белого дракона, четыре девушки, одна из которых - неземной красоты. Руки у них словно без костей, на конце замедленного жеста - музыка. Немое действо озвучивают музыканты и певцы, сидящие на траве справа от сцены. Они в совершенстве владеют искусством пауз. Колдовство традиционной бирманской музыки заключается в импровизации. Она двумерна, то есть ритм и мелодия создают структуру, которая при каждом повторении развивается. Возможно, поэтому слушая музыку, ты уплываешь. А тут еще текучие танцы духов…
Потом мы идем на массаж, музыка замирает вдали и нас обнимает тишина. Не звенящая, как в горах, а теплая и пушистая. После массажа трудно встать и идти, но мы встаем и идем, вокруг – ночь, под ногами - песок, а над головой - только вечное небо.
ЭХ ДОРОГИ, ПЫЛЬ ДА ТУМАН
Ну, собирайся со мною в дорогу,
Юноша светлый, мой сын Телемах!
Надо служить беспощадному богу,
Богу Тревоги на черных путях. Н.Гумилев
Я сижу на вершине пикапа. Пикап мчится вприпрыжку по горной дороге, развивая бешеную - скорость до 30 км/ч. Горы - почти Анды. Скальную породу убирают отбойным молотком, а асфальт кладут руками. Дети выкладывают ровненько кусочки застывшей черной смолы, и ждут, когда солнце ее растопит. Узкую полоску асфальта обрамляют поля ярко-красной сухой земли, при обгоне или появлении встречной машины мы тревожим колесами эту пыль, и ветер, как щенок, радостно подхватывает нашу игру, запихивает пылинки нам в рюкзаки, под одежду, в нос, волосы, глаза и уши. Через 12 часов такой езды у меня начинается депрессия и тоска по дому. В гостинице было неловко сдавать в стирку настолько грязную одежду…
Всему на свете приходит конец, и этому чудовищному испытанию тоже. В следующий раз полечу на самолете. Мы приехали в уютную гостиничку под названием Аквариум. Озеро влажно дышит где-то совсем близко. Наш ресторан называется «Твой дом вдали от дома». Хозяин исполнит ваши самые дерзкие фантазии, по своей инициативе готовит семейные ужины в честь отъезжающих гостей. Он хочет стать частью наших воспоминаний об озере Инли, и ему это удается.
Наконец видим белых людей. Англичане вежливо интересуются, как же мы живем-то в Москве и Тель-Авиве со всеми этими взрывами. Австралийка рассказывает, что валялась на траве и вдруг увидела мохнатого черного паука размером с ладонь.
Мое неожиданное банкротство гонит меня прочь из Бирмы, к тайским банкоматам. За бортом останутся две манящие жемчужинки Бирмы: Нгапали Бич в Бенгальском заливе, и Золотая скала где-то на юге. О Нгапали Бич говорила австралийка – она приехала в Бирму на два месяца и увидела здесь все. А Голден Рок – это такая огромная, вся обклеенная золотыми пластинками шарообразная скала, на вершине которой стоит храм. Скала шатается, но не падает. И не упадет, потому что в точке шатания имеется волос Будды.
Утром поедем смотреть на озеро и на летающих кошек. Тут монахи в одном монастыре от нечего делать занялись кошачьей дрессировкой. А пока – задушевная беседа с Джинжи и заслуженное наслаждение влажным вечером горного озера.
ОЗЕРО ИНЛИ
Еще один ненужный день,
Великолепный и ненужный!
Приди, ласкающая тень,
И душу смутную одень
Своею ризою жемчужной.
Н. Гумилев
Мы провели на озере весь день. Ездили по деревням на моторке. Осматривали красоты и магазины. Вот в магазинах я отчетливо пожалела об отсутствии наличности. Продаются настоящие старые книжки, инкрустированные рубинами, с древним бирманским шрифтом, курительные трубки, бамбуковые шляпки, дамские украшения.
Озеро огромное, 22 километра длиной. Оно окружено горами и находится на высоте 1500 м над уровнем моря. Уровень воды в озере, как заведено в тропиках, зависит от сезона. Поэтому все дома, включая пагоды, стоят на высоких тонких ножках – сваях. Чем-то напоминают скворечники. Утром озеро окутывает дымка, свай не видно, и пагоды вырастают навстречу нашей моторке прямо из воды. Дома, мосты и лодки в деревнях сделаны из дерева, улицы – из воды. Дети кричат нам вслед «тата». На рассвете и закате Инли представляет собой зрелище, соответствующее самым смелым ожиданиям. Местный парнишка лет восьми работает на мою камеру – застывает в позе гребли ногой, уникальной техники, которая существует только здесь. Выглядит он довольно странно.
Сильным впечатлением стали помидоры и буйволы, потому что я не была готова увидеть ни тех, ни других. Помидоры растут на плавучих грядках и оражево отражаются в воде. Люди ухаживают за этим водяным сельским хозяйством со своих длинных узких лодок. На носу лодки задумчиво и смирно сидит годовалый ребенок. Грядки сделаны из водорослей и корней. А огромные пузатые буйволы спокойненько плывут через реку по делам, из воды торчат только глаза и ноздри. Нашей моторки они почему-то не боятся.
На воде растут гиацинты, и Джинджи украдкой просит лодочника сорвать несколько цветов для меня. Они похожи на орхидеи. Лодочник послушно выключает мотор, и копошится среди лопухов с риском перевернуть наше суденышко. Я старательно делаю вид, что меня все это совершенно не касается. Тишина оглушает. Вокруг только вода, солнце и горы. Я вдруг понимаю - это рай, точно. Цветы тихонько пахнут и нежно розовеют в моих руках.
Ах, кошки – да, прыгают через обруч. Они толстые, и дается им это нелегко. Потом они ложатся на деревянный пол «монастыря летающих кошек» и сладко жмурятся в лучах щедрого зимнего солнца. Их шестка блестит, а в тени у окна сидит монах с отрешенным взглядом. А еще дальше, в глубине, в сокровенной густой темноте ниш монастыря стоят золоченые мудрые Будды. Они все это знали – еще тогда…
В туманной вечерней дымке расплываются очертания монастырей на плавучих островах. Бирма прекрасна…
ДРУГИЕ ИСТОРИИ:
Елена Соболева:
О названии сайта
Дарья Нехорошева:
Вам письмо
Леван Варази:
Земную жизнь
пропив наполовину, я...
Елена Днестровская:
Килиманджаро
